Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это
за жаркое? Это не жаркое.
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед
за квартальными.)
Пришел солдат с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
— Я счастлив! — говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В
чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней того,
Я и во время мирное
Ходил
ни сыт
ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих —
за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя
за неделею,
Одним порядком шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать,
ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Пошли порядки старые!
Последышу-то нашему,
Как на беду, приказаны
Прогулки.
Что ни день,
Через деревню катится
Рессорная колясочка:
Вставай! картуз долой!
Бог весть с
чего накинется,
Бранит, корит; с угрозою
Подступит — ты молчи!
Увидит в поле пахаря
И
за его же полосу
Облает: и лентяи-то,
И лежебоки мы!
А полоса сработана,
Как никогда на барина
Не работал мужик,
Да невдомек Последышу,
Что уж давно не барская,
А наша полоса!
Разбой — статья особая,
Разбой тут
ни при
чем!»
— Разбойник
за разбойника
Вступился! — прасол вымолвил,
А Лавин — скок к нему!
Что ни случится — к барину
Бурмистра!
что ни вздумает,
За мной пошлет!
Шли долго ли, коротко ли,
Шли близко ли, далеко ли,
Вот наконец и Клин.
Селенье незавидное:
Что ни изба — с подпоркою,
Как нищий с костылем,
А с крыш солома скормлена
Скоту. Стоят, как остовы,
Убогие дома.
Ненастной, поздней осенью
Так смотрят гнезда галочьи,
Когда галчата вылетят
И ветер придорожные
Березы обнажит…
Народ в полях — работает.
Заметив
за селением
Усадьбу на пригорочке,
Пошли пока — глядеть.
Стародум(приметя всех смятение).
Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне,
что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он
ни был, будет иметь во мне истинного друга. Поди
за кого хочешь.
Стародум. Они в руках государя. Как скоро все видят,
что без благонравия никто не может выйти в люди;
что ни подлой выслугой и
ни за какие деньги нельзя купить того,
чем награждается заслуга;
что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто, я не челобитчик. Хлопотать я не люблю, да и боюсь. Сколько меня соседи
ни обижали, сколько убытку
ни делали, я
ни на кого не бил челом, а всякий убыток,
чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то
что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было
ни слуху
ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели
ни за какое дело приняться, потому
что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Утвердившись таким образом в самом центре, единомыслие градоначальническое неминуемо повлечет
за собой и единомыслие всеобщее. Всякий обыватель, уразумев,
что градоначальники: а) распоряжаются единомысленно, б) палят также единомысленно, — будет единомысленно же и изготовляться к воспринятию сих мероприятий. Ибо от такого единомыслия некуда будет им деваться. Не будет, следственно,
ни свары,
ни розни, а будут распоряжения и пальба повсеместная.
Но как
ни строго хранили будочники вверенную им тайну, неслыханная весть об упразднении градоначальниковой головы в несколько минут облетела весь город. Из обывателей многие плакали, потому
что почувствовали себя сиротами и, сверх того, боялись подпасть под ответственность
за то,
что повиновались такому градоначальнику, у которого на плечах вместо головы была пустая посудина. Напротив, другие хотя тоже плакали, но утверждали,
что за повиновение их ожидает не кара, а похвала.
Но когда дошли до того,
что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало
ни жен,
ни дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись
за ум.
Как бы то
ни было, но Беневоленский настолько огорчился отказом,
что удалился в дом купчихи Распоповой (которую уважал
за искусство печь пироги с начинкой) и, чтобы дать исход пожиравшей его жажде умственной деятельности, с упоением предался сочинению проповедей. Целый месяц во всех городских церквах читали попы эти мастерские проповеди, и целый месяц вздыхали глуповцы, слушая их, — так чувствительно они были написаны! Сам градоначальник учил попов, как произносить их.
По местам валялись человеческие кости и возвышались груды кирпича; все это свидетельствовало,
что в свое время здесь существовала довольно сильная и своеобразная цивилизация (впоследствии оказалось,
что цивилизацию эту, приняв в нетрезвом виде
за бунт, уничтожил бывший градоначальник Урус-Кугуш-Кильдибаев), но с той поры прошло много лет, и
ни один градоначальник не позаботился о восстановлении ее.
Ни помощник градоначальника,
ни неустрашимый штаб-офицер — никто ничего не знал об интригах Козыря, так
что, когда приехал в Глупов подлинный градоначальник, Двоекуров, и началась разборка"оного нелепого и смеха достойного глуповского смятения", то
за Семеном Козырем не только не было найдено
ни малейшей вины, но, напротив того, оказалось,
что это"подлинно достойнейший и благопоспешительнейший к подавлению революции гражданин".
Во-первых, она сообразила,
что городу без начальства
ни на минуту оставаться невозможно; во-вторых, нося фамилию Палеологовых, она видела в этом некоторое тайное указание; в-третьих, не мало предвещало ей хорошего и то обстоятельство,
что покойный муж ее, бывший винный пристав, однажды,
за оскудением, исправлял где-то должность градоначальника.
Несмотря на то
что он не присутствовал на собраниях лично, он зорко следил
за всем,
что там происходило. Скакание, кружение, чтение статей Страхова — ничто не укрылось от его проницательности. Но он
ни словом,
ни делом не выразил
ни порицания,
ни одобрения всем этим действиям, а хладнокровно выжидал, покуда нарыв созреет. И вот эта вожделенная минута наконец наступила: ему попался в руки экземпляр сочиненной Грустиловым книги:"О восхищениях благочестивой души"…
Как
ни велика была «нужа», но всем как будто полегчало при мысли,
что есть где-то какой-то человек, который готов
за всех «стараться».
Но ошибка была столь очевидна,
что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов
за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на голове целый жбан, не пролив
ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
Двоекурову Семен Козырь полюбился по многим причинам. Во-первых,
за то,
что жена Козыря, Анна, пекла превосходнейшие пироги; во-вторых,
за то,
что Семен, сочувствуя просветительным подвигам градоначальника, выстроил в Глупове пивоваренный завод и пожертвовал сто рублей для основания в городе академии; в-третьих, наконец,
за то,
что Козырь не только не забывал
ни Симеона-богоприимца,
ни Гликерии-девы (дней тезоименитства градоначальника и супруги его), но даже праздновал им дважды в год.
Не пошли ему впрок
ни уроки прошлого,
ни упреки собственной совести, явственно предупреждавшей распалившегося старца,
что не ему придется расплачиваться
за свои грехи, а все тем же
ни в
чем не повинным глуповцам.
В довершение всего глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки столько,
что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было
ни Молинари,
ни Безобразова, чтоб объяснить,
что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен
за свои продукты, но не на
что было купить даже хлеба.
За что ни возьмется, он всё делает отлично.
Управляющий, бывший вахмистр, которого Степан Аркадьич полюбил и определил из швейцаров
за его красивую и почтительную наружность, не принимал никакого участия в бедствиях Дарьи Александровны, говорил почтительно: «никак невозможно, такой народ скверный» и
ни в
чем не помогал.
За чаем продолжался тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не было
ни одной минуты, чтобы надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось,
что не успеваешь сказать того,
что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая,
что говорит другой. И всё,
что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Левин замолчал. Опять противопоставлялась эта сила. Он знал,
что, сколько они
ни пытались, они не могли нанять больше сорока, тридцати семи, тридцати восьми рабочих
за настоящую цену; сорок нанимались, а больше нет. Но всё-таки он не мог не бороться.
Нельзя было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой потому,
что у него отец умер, как
ни жалко было его, и надо было расчесть его дешевле
за прогульные дорогие месяцы; но нельзя было и не выдавать месячины старым,
ни на
что не нужным дворовым.
И так как в ней не было
ни малейшего сомнения,
что она должна помочь ему, она не сомневалась и в том,
что это можно, и тотчас же принялась
за дело.
Трава пошла мягче, и Левин, слушая, но не отвечая и стараясь косить как можно лучше, шел
за Титом. Они прошли шагов сто. Тит всё шел, не останавливаясь, не выказывая
ни малейшей усталости; но Левину уже страшно становилось,
что он не выдержит: так он устал.
Раз решив сам с собою,
что он счастлив своею любовью, пожертвовал ей своим честолюбием, взяв, по крайней мере, на себя эту роль, — Вронский уже не мог чувствовать
ни зависти к Серпуховскому,
ни досады на него
за то,
что он, приехав в полк, пришел не к нему первому. Серпуховской был добрый приятель, и он был рад ему.
Достигнув успеха и твердого положения в жизни, он давно забыл об этом чувстве; но привычка чувства взяла свое, и страх
за свою трусость и теперь оказался так силен,
что Алексей Александрович долго и со всех сторон обдумывал и ласкал мыслью вопрос о дуэли, хотя и вперед знал,
что он
ни в каком случае не будет драться.
Они возобновили разговор, шедший
за обедом: о свободе и занятиях женщин. Левин был согласен с мнением Дарьи Александровны,
что девушка, не вышедшая замуж, найдет себе дело женское в семье. Он подтверждал это тем,
что ни одна семья не может обойтись без помощницы,
что в каждой, бедной и богатой семье есть и должны быть няньки, наемные или родные.
Он начал говорить, желал найти те слова, которые могли бы не то
что разубедить, но только успокоить ее. Но она не слушала его и
ни с
чем не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками
за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
— Позволь мне не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для кого бы то
ни было. Она заслужила его, ты скажешь. Она знает это и не просит тебя; она прямо говорит,
что она ничего не смеет просить. Но я, мы все родные, все любящие ее просим, умоляем тебя.
За что она мучается? Кому от этого лучше?
— Ах,
что говорить! — сказала графиня, махнув рукой. — Ужасное время! Нет, как
ни говорите, дурная женщина. Ну,
что это
за страсти какие-то отчаянные! Это всё что-то особенное доказать. Вот она и доказала. Себя погубила и двух прекрасных людей — своего мужа и моего несчастного сына.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно,
что она так далеко от него; и о
чем бы
ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла
за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
— Мне нужно, чтоб я не встречал здесь этого человека и чтобы вы вели себя так, чтобы
ни свет,
ни прислуга не могли обвинить вас… чтобы вы не видали его. Кажется, это не много. И
за это вы будете пользоваться правами честной жены, не исполняя ее обязанностей. Вот всё,
что я имею сказать вам. Теперь мне время ехать. Я не обедаю дома.
И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу в левом углу залы, приговаривая: «pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames» и, лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив
ни за перышко, повернул круто свою даму, так
что открылись ее тонкие ножки в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени Кривину.
Он чувствовал себя невиноватым
за то,
что не выучил урока; но как бы он
ни старался, он решительно не мог этого сделать: покуда учитель толковал ему, он верил и как будто понимал, но, как только он оставался один, он решительно не мог вспомнить и понять,
что коротенькое и такое понятное слово «вдруг» есть обстоятельство образа действия.
— Ну, так я тебе скажу: то,
что ты получаешь
за свой труд в хозяйстве лишних, положим, пять тысяч, а наш хозяин мужик, как бы он
ни трудился, не получит больше пятидесяти рублей, точно так же бесчестно, как то,
что я получаю больше столоначальника и
что Мальтус получает больше дорожного мастера. Напротив, я вижу какое-то враждебное,
ни на
чем не основанное отношение общества к этим людям, и мне кажется,
что тут зависть…
Узнав,
что доктор еще не вставал, Левин из разных планов, представлявшихся ему, остановился на следующем: Кузьме ехать с запиской к другому доктору, а самому ехать в аптеку
за опиумом, а если, когда он вернется, доктор еще не встанет, то, подкупив лакея или насильно, если тот не согласится, будить доктора во
что бы то
ни стало.
И вдруг совершенно неожиданно голос старой княгини задрожал. Дочери замолчали и переглянулись. «Maman всегда найдет себе что-нибудь грустное», сказали они этим взглядом. Они не знали,
что, как
ни хорошо было княгине у дочери, как она
ни чувствовала себя нужною тут, ей было мучительно грустно и
за себя и
за мужа с тех пор, как они отдали замуж последнюю любимую дочь и гнездо семейное опустело.
А когда отец возвратился, то
ни дочери,
ни сына не было. Такой хитрец: ведь смекнул,
что не сносить ему головы, если б он попался. Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову
за Тереком или
за Кубанью: туда и дорога!..
За моею тележкою четверка быков тащила другую как
ни в
чем не бывало, несмотря на то
что она была доверху накладена.
— Экой разбойник! — сказал второй казак, — как напьется чихиря, так и пошел крошить все,
что ни попало. Пойдем
за ним, Еремеич, надо его связать, а то…
Перечитывая эту страницу, я замечаю,
что далеко отвлекся от своего предмета… Но
что за нужда?.. Ведь этот журнал пишу я для себя, и, следственно, все,
что я в него
ни брошу, будет со временем для меня драгоценным воспоминанием.
Я помню,
что в продолжение ночи, предшествовавшей поединку, я не спал
ни минуты. Писать я не мог долго: тайное беспокойство мною овладело. С час я ходил по комнате; потом сел и открыл роман Вальтера Скотта, лежавший у меня на столе: то были «Шотландские пуритане»; я читал сначала с усилием, потом забылся, увлеченный волшебным вымыслом… Неужели шотландскому барду на том свете не платят
за каждую отрадную минуту, которую дарит его книга?..